Театральная вешалка
Газета «Нахимова, 6», мартАртем Слезкин
Кто же первым пустил эту крылатую фразу: «Театр начинается с вешалки»? Уж не Луначарский ли сам? Чтобы «Театр начинался с вешалки», то есть с меня, нужно до этой самой вешалки сначала подняться по четырем ступенькам, отворить тяжелую полустеклянную дверь, пересечь холл и уж потом осчастливить меня своим уличным обмундированием. Ах да, совершить еще ритуал ожидания в очереди, Боже мой, самой желанной очереди в нашем полунастоящем мире. Как бывает интересно мне, старой театральной вешалке, наблюдать за вами, зрителями! Вот вы, едва отойдя от меня, погружаетесь в квадраты зеркал, сопоставляете оригинал с желаемым отражением, подгоняете, подправляете, подпричесываете себя под него и - вверх, вверх, вглубь, вглубь! Ковер на мраморной лестнице впитывает голос ваших шагов, распахнутые объятия дверей втягивают вас в зал и... В сердце! Вы - в сердце театра! Оно пульсирует: светом, тенью, каким-то особым, тягучим воздухом. Неторопливым шумом зрителей, заполняющих ряды кресел. Взглядами по сторонам, будто ищущими знакомые лица, а на самом деле оценивающими незнакомые. Приятными и волнующими ощущениями, что на тебя, быть может, тоже смотрят, тоже оценивают и (кто знает?) тоже выбирают на последнюю роль в сегодняшнем действии. В сердце, да и во всем теле театра витает особый дух, дух без запаха, цвета и вкуса, дух, который улавливается органами чувств, но так же осязаем, как присутствие соседа по подлокотнику. Этот дух источают огромная люстра сверху и мягкое кресло снизу, ярусы амфитеатра сзади и занавес спереди. Занавес! Лоскут ткани, покрывало, отделяющее реальность от вымысла, покой от движения, сон от пробуждения. Вот кто-то наконец сдергивает его, обнажая сцену, одетую в декорации, и актеров, и театр вмиг исчезает, растворяется в напряжении зала, его внимательном ожидании чуда. Чуда перевоплощения. Вы сидите в мягких, удобных креслах, периодически роняя номерки (это тоже входит в цену билета), и наблюдаете, как какие-то люди там, впереди, очень профессионально изображают других людей. Может быть, похожих на вас. А может, вообще на людей не похожих. Вы сидите и думаете: «А как похоже, а? Как по-настоящему... А какая игра-то, а?» Актеры тоже, наверное, думают: «А как вы похожи, а какая игра-то в зале, а?..» А ведь все ведь - по-настоящему. И всем хорошо от этого. Все думают: «Ну вот, мы в театре». А потом будет спектакль антракта: утонченный, даже слегка возвышенный обмен впечатлениями, восторженное пережевывание в буфете, эрудированные восклицания над программкой («А-а, Чернокульский! Как же, как же...»), сигаретный «кислород» на крыльце... и много еще чего. Антракт. АНТРАКТ. Третий звонок напоминает: обратно к подлокотникам, незнакомым соседям, конфетам, упавшим номеркам. Представление продолжается. А потом... потом аплодисменты разной интенсивности, заслуженные кем-то «Бис!», услышанное всеми «Браво!», одиночные цветы, поклоны-расклоны, покрывало занавеса, вспышка люстры, оживленная пробка у выхода и - вниз, вниз, ко мне, ко мне!.. Полноводные очереди к моим крючкам, моим пальто, шубам, курткам, шляпам, зонтам, сумкам. Эмиграция к зеркалам, где взъерошенный театром оригинал подгоняется под привычное городское отражение, застегивается, запахивается, нахлобучивается, улыбается на прощание актерской улыбкой и... Прочь, прочь, театр кончается вешалкой, тяжелой дверью, четырьмя ступеньками. Забрызганными фонарным светом, прыжком в другой, настоящий мир. Пусто кругом, тихо. О чем-то бормочет усталый занавес. Перешептываются прогретые кресла. Пятый сон видит погасшая люстра. Актеры... Ах да, еще актеры... Они сняли костюмы своих персонажей, переоделись в другие, настоящие, в которых пойдут завтра на работу, и разъехались по домам.
